Резня в российской школе, нападение на учителя или одноклассников — невозможные в нашей стране прежде новости, которые будоражат и ставят перед обществом, школой, медициной множество вопросов.

Некоторые из них мы задали врачу-психиатру высшей категории, заведующему отделением Тольяттинского психоневрологического диспансера Константину Емцову.

— Константин Георгиевич, эти «школьные» новости задают вопросы и врачам вашей специальности. Что творится с нами? Почему такое становится возможным?

— Да, мы узнаем из новостей о нападении учеников на своих одноклассников в Перми, а затем, через небольшой интервал времени, в Бурятии. И факты говорят о том, что один из подростков, совершивших преступление, наблюдался психиатром, а подросток в Бурятии пытался покончить собой. Это говорит о том, что люди, которые совершают такие вещи, требуют обязательного участия специалистов, в том числе и психиатров.

Маленькие агрессоры

— Почему выросла детская агрессия?

— Здесь можно выделить несколько факторов. С одной стороны, нейробиологические факторы. Генетика, наследственность, повреждение развития нервной ткани в раннем возрасте. С другой — семейные факторы. Детские психологи и психиатры говорят, что все проблемы идут из семьи. И только изучение этой конкретной семьи позволяет понять, что происходит с ребенком. Какие психологические травмы он мог перенести? Возможно, это было грубое, жестокое отношение родителей. И наконец, третья группа причин — это то, что происходит в обществе. Такое впечатление, что мы у Запада переняли все худшее. И фильмы с агрессией, и агрессивные компьютерные игры, и телевизионные кровавые новости. Произошло изменение морально-нравственных ценностей в обществе. И это тоже играет определенную роль.

— Ребенок-агрессор может оказаться и часто оказывается из вполне благополучной семьи. Но 99 процентов семей — это все-таки закрытые книги.

— Да, внешне семья может быть благополучной. Но есть еще и биологические факторы. Например, семья благополучна, а ребенок имеет некие нейробиологические задатки. Знаете, если зерно обладает недостаточно хорошей генетической базой, то даже на хорошей почве оно не даст хороших всходов. Генетика очень важна. И распознавание такой генетической предрасположенности тоже важно проводить вовремя.

Высокий риск

— Как этот неблагополучный код может проявляться внешне?

— Дети, которые гиперактивны, дети, которые плохо учатся, — это уже повод для беспокойства. Пропуск занятий, отклоняющееся от нормы поведение, на которое обращают внимание учителя даже в младшем возрасте, — это повод задуматься. Потому что это высокий риск возникновения проблем в подростковом и более старшем возрасте.

— Но ведь тихий ребенок может тоже выдать такой же результат, Константин Георгиевич?

— Может.

— Как его, тихонького, не просмотреть тому же педагогу в школе?

— Сейчас отношение в обществе такое, что педагоги порой боятся сказать слово родителям, не очень хотят жаловаться на поведение ребенка. Статус учителя утерян. Даже наш премьер по телевидению говорит о том, что надо поднять статус учителя и врача. Это говорит о том, что статус реально упал, раз говорится об этом с таких трибун. Сейчас ведь любой человек знает, как воспитывать детей, как их учить и как лечить. Поэтому учителя в сложной ситуации. А уж сказать родителям, что их ребенка надо показать психиатру, — это вообще очень сложный шаг для педагога.

— Шаг на грани риска…

— Это часто воспринимается семьей как оскорбление. Что касается нас, психиатров, мы работаем по Закону о психиатрической помощи и гарантий прав граждан при ее оказании. Это закон, и там все прописано. И все, что касается детской психиатрии и освидетельствования ребенка, в том числе.
Закон есть закон

— И как по этому закону нужно лечить ребенка, у которого есть психическое расстройство?

— До пятнадцати лет освидетельствование может происходить только с согласия обоих родителей. А если родители в разводе? Тогда может пройти освидетельствование с согласия органов опеки. При этом по закону родитель, который не видит этой проблемы и не согласен с опекой, может подать в суд. Закон — хороший или плохой — это закон, и его нужно соблюдать. Он очень хорошо защищает права душевнобольных. Мы не можем госпитализировать подростка без всех этих процедур. Потому что еще и суду нужно будет доказать необходимость недобровольного освидетельствования и недобровольного госпитализации ребенка.

— Но если семья все же пришла к решению, что помощь врача необходима?

— Тогда она идет к детским психиатрам, которых, кстати, у нас в городе всего четыре. И они тоже загружены, в том числе всякими справками и профосмотрами. Есть серьезная проблема кадров. В детскую психиатрию идти не хотят, потому что это намного сложнее, чем взрослая. Увидеть у ребенка психопатологию — это раз. Два — нужно еще пообщаться с его родителями.

Важно сделать психиатрическую помощь более близкой к человеку. Родители с ребенком придут скорее в общую многопрофильную поликлинику, чем в психиатрическую больницу. Одно это пугает. Почему бы не организовать консультационные кабинеты психиатров в поликлиниках?

Не нагнетать

— Хотя если мы говорим о правонарушениях, то не нужно нагнетать обстановку, потому что частота преступлений, совершенных психически больными людьми, ничтожно мала по сравнению со здоровыми преступниками.

— Но обществу, наверное, хочется оправдаться: больные люди — большие преступления…

— Разные вещи — болезнь и патология.

— Разберемся, Константин Георгиевич?

— Болезнь — это то, что имеет начало, течение и исход. А патология — это аномалия. Мы называем это расстройством личности. Человек таким родился. Он имеет такие задатки. Бывает хорошая семья, а ребенок — в дедушку или в дядю, который много раз сидел в тюрьме. Здесь каждый случай нужно разбирать индивидуально.

— Каждый подобный случай рождает какие-то меры. Например, усиливается охрана в школах. А решаются ли вопросы усиления психологической помощи в образовании?

— Сегодня есть тренд — мы даем знания, а воспитанием занимается семья. Учитель должен быть психологом. Но и психологи часто заняты только диагностикой. А заниматься психокоррекцией или психотерапией сложно. Обратиться в частную психотерапию? Это дорого.

— У родителей есть комплексы: что будет, если узнают, что ребенка повели к психиатру…

— Статистика показывает, что с начала заболевания до обращения к психиатру проходит несколько лет. Сначала лечатся у неврологов, у психологов, у экстрасенсов. И уж когда совсем подожмет, тогда идут к психиатру. В нашем психоневрологическом диспансере есть детский дневной стационар. Но полное детское стационарное отделение есть только в Самаре.

— Это наш подход или общая тенденция?

— В Европе гораздо более внимательны к психическому здоровью людей. В клиниках Германии, например, девяносто процентов сотрудников — это психологи и социальные работники. Там в больнице для душевнобольных есть бассейны, группы творческого самовыражения, эрготерапия. Там нет заборов, там думают о трудоустройстве пациентов. Все создано для реабилитации людей.

В нашей стране ведущие ученые медики еще несколько лет назад прогнозировали рост правонарушений в связи с недостаточным финансированием отрасли и сокращением коек в государственных психиатрических стационарах.

Сети

— Сегодня много говорят о влиянии социальных сетей на возникновение подобных катаклизмов в школе.

— Социальные сети, по сути, это тоже воспитание. Это внушение в бодрствующем состоянии. То мы под гипнозом что-то внушали, а это внушение вне гипноза. Надо ли блокировать эти сайты? Надо. Может быть, вообще сделать платным участие в социальных сетях, тогда будет меньше всех этих вещей.

— Чем только современного школьника не грузят: кружки олимпиады, баллы…

— Бывает, что родители заняты тем, чтобы как можно больше впихнуть в голову детей информации, забывая подчас о любви. Есть тренд — воспитать не хорошего, счастливого человека, а выпускника, подготовленного к ЕГЭ или к высшему образованию.

Нередко в современной семье доминирует акцент на достижение материальных благ. А нравственное при этом идет лишь вторым планом. Это страшно.

— Как же быть?

— Учиться воспитывать детей.